Та или иная эпоха неизбежно формирует в сознании современников наиболее вероятные константы человеческого облика и жизненного пути. Отдельные социологи склоняются к тому, что биографический метод – «лучший способ восполнения учеными своего незнания человеческой личности, ее поведения и психической жизни» [9, 36]. Предметом философской антропологии как самостоятельной области знания является человек в качестве определенной антропологической целостности. «Ее предметом является человек в такие периоды его существования, когда человек становится проблемой для себя самого» [8, 73].
Философ-антрополог должен уловить живую целостность личности, ее конкретное «Я». Задача философской антропологии ХХ века заключается в разрушении прежнего слишком абстрактного образа человека. На место идеи человека встает проблема его самоопределения.
В нашей культуре антропологический вопрос с предельной радикальностью был поставлен уже в Х?Х веке Ф.М.Достоевским (оспорившим гуманизм Просвещения с его «общечеловеком»), а потом в начале ХХ века неоромантизмом (символизмом), постсимволизмом. Экзистенциальный опыт, накопленный тогда, был осознан в работах Н.Бердяева, Л.Шестова, П.Флоренского, А.Лосева, А.Мейера, М.Бахтина, Г.Шпета. Это была радикальная постановка вопроса о ценности вненаучного знания, об укорененности человека в бытии. Главное – попытка от отвлеченного новоевропейского «общечеловека» выйти к человеку в его жизненной конкретности. Нам представляется важным отметить актуальность учений философов Серебряного века в свете современных проблем философской антропологии. Серебряному веку посвящено довольно большое количество литературоведческих исследований (наиболее значительные из них принадлежат таким авторам как З.Г. Минц, Д.Е. Максимов, В.Н. Орлов, В.В. Соколов, К.А. Мочульский, А.Эткинд и др.), ряд структуралистских работ (В.В. Иванов, В.Н. Топоров и др.). Но философские основания Серебряного века практически не рассмотрены, в частности нет отдельных исследований, соотносящих общеантропологическую проблематику философии ХХ века с концептуальной проблематикой учений Серебряного века.
Цель данного исследования - определить некоторые возможности применения биографического метода для изучения философского наследия Серебряного века - начала выстраивания собственной посткантовской оригинальной линии, параллельной линии Э.Гуссерля и попыток «расширения» классических представлений о сознании («душе»).
История философско-антропологической мысли не может быть представлена как непрерывное развитие идей, понятий, принципов. «Антропологическая философия, — писал Э. Кассирер, — имеет совсем другую природу. В стремлении понять ее реальную значимость мы должны прибегнуть... к драматической манере повествования, ибо здесь перед нами не мирное развитие идей и теорий, но столкновение борющихся сил. История антропологической философии полна глубочайших человеческих страстей и эмоций. Эта философия касается не только теоретических проблем, сколь угодно широких — здесь вся человеческая судьба в ожидании последнего суда» [4, 11-12].
Биографический метод – метод анализа личных документов, когда для решения какой-либо проблемы собирают и обобщают материалы, отражающие участие человека в определенных социальных событиях и его отношение к ним. Биографический метод позволяет выяснить взаимодействие между культурными ценностями и установками личности, процесс адаптации личности к изменившимся социальным условиям.
Создает ли антрополог что-либо, кроме исповедей, сначала собственных, затем исповеди своего собственного общества, культуры, цивилизации [6, 21-25]? Коль скоро мы ведем речь об экзистенциализации философско-антропологических размышлений, значит не можем ограничиваться безличностным подходом к предмету этих размышлений. Личностное своеобразие самого мыслителя, который осуществляет антропологическое исследование, поддается реконструкции при помощи биографического метода. И благодаря этому мы можем выяснить, «не являются ли многие из отстаиваемых им антропологем проекцией определенных особенностей его личностного способа жизни: социально-культурных, социально-психологических, а также организменно-психологических?» [5, 28]. В.Табачковский отмечает, что среди перечисленных факторов чаще всего в поле зрения попадали первые, реже – вторые, а совсем редко – третьи.
А.Эткинд - автор очерков интеллектуальной истории Серебряного века исходит из гипотезы, что «переживания и их метафоры особенно интересны в те редкие моменты, когда жизнь многих меняется сразу и резко... Тогда у людей пропадает привычка жить…» [12]. У Алексея Федоровича Лосева (1893-1988), представителя последнего поколения серебряного века русской культуры, после опыта следствия, тюрьмы, исправительных работ, увольнения с места работы преобладало ощущение неотменимой судьбы, охватившей все человечество. «Мысль о том, что достаточно подняться от порока, и ужас развеется, была ему далека. Соотношение доброкачественных и недоброкачественных людей осталось прежним, всегдашним. Но из-за плохого поворота судьбы восстановление нормы в нынешних неблагоприятных условиях потребовало бы изменения человеческой природы. У Лосева не было идеализма, чтобы на это надеяться» [2, 36-37].
Исследователи творчества А.Ф.Лосева затрудняются в оценке существа его мировоззренческой позиции. Для нас очевидно, что выводить философскую концепцию из той или иной исторической, биографической ситуации или телесного самочувствия мыслителя неправомерно. По крайней мере, до сути исследуемой концепции мы, идя таким путем, не доберемся. Лосев говорил, что внешние события не могли определить существа его взглядов, определяли лишь форму их выражения. Он как бы желает доказать, что история и жизнь – источники постоянных страданий, а идеи должны возвышаться над ними. И все же при изучении творческого наследия выдающегося мыслителя необходимо соблюдать баланс внешних, социокультурных влияний и собственных внутренних стимулов развития философского знания.
Изучение биографии Лосева позволяет сделать вывод: здесь всего биографией не объяснишь. Ситуация человека в мире, по Лосеву, мифична, то есть внеисторична. Реализованный Лосевым тип мышления, мысль Лосева «вне всяких внешних обстоятельств, была одержима императивом жесткого, неумолимого единства, по закону которого самомалейшие черты «целостного лика» и «мировоззренческого стиля» должны диалектически выводиться из некоего исходного принципа» [1, 83].
«Ранний Лосев формировался в той традиции (русской культуры), которая связана с именами Вл.Соловьева, Вяч.Иванова, П.Флоренского….Эта традиция всегда продолжала определять собой духовный стержень всего, написанного Лосевым, его исторический фон и его историческую перспективу» [3, 132].
Русские символисты воскрешали античность слишком интимно-духовно, им свойственно нервозно-беспокойное понимание античных образов. Античность здесь проявляется на почве новых исканий и нового понимания жизни и мира. «Соединение экзистенциальной насыщенности с высоким зарядом творчества естественно порождало тему творчества жизни:
старую романтическую и символистскую тему о том, что творчество и жизнь
должны, направляясь друг к другу, искать соединения друг с другом; должен
создаваться особый способ или род существования, где жизнь и творчество суть неразрывное двуединство; и в этом двуединстве творчество сообщает жизни духовный облик, а жизнь дает творчеству возможность и материал пластического воплощенья в формах личности и судьбы» [11, 61].
Все крупнейшие философские работы Лосева связаны с античностью.
Лосев - платоник, в работах которого античность представлена уже в глубоко проникновенном духе, с переводом ее мировоззрения на язык ХХ века, то есть на язык интимных ощущений. «Ваша философия приняла только имя античное, - на самом же деле она есть явление, которого античность совсем не знала. Там существовала законная и благородная, благорожденная дочь мифа, живого, ничем не скованного и не обузданного. Наша же несчастная – не непосредственное порождение нашего религиозного сознания. От кого она родилась, - кто ее знает?!» [7, 54].
Облик Лосева-философа сформировали музыка, поэзия, театр (8 раз в неделю в Новочеркасcке); не Гегель и Гуссерль, а скорее Вагнер, Вяч.Иванов, Скрябин). Читая дневники студента Лосева, мы узнаем, что музыка для него – это «Бог, который лечит … от жизненных треволнений и дает новое откровение высшего мира» [цит. по 10, 38].
С.С.Хоружий использует различение языка и речи явления культуры: «язык есть структура, система, код: и явление культуры, взятое как язык, есть явление в его знаковом содержании, в статичных и сущностных аспектах, тем самым также - всеобщих, лишенных индивидуальности. Напротив, речь есть индивидуальный выразительный и коммуникационный процесс, и явление культуры, взятое как речь, есть явление в его диахронических и энергийных аспектах, притом несущее индивидуальную окраску и предполагающее обращение, живого адресата, выход в стихию обращения и диалога» [11, 60-62].
Язык Серебряного века - символический язык; речь Серебряного века – особая: это речь канунной, предкатастрофической поры. Речь Серебряного века включает:
Осуждение Нового времени с его рационализмом и позитивизмом, буржуазностью и либеральностью.
- Пророчество о конце этого цикла и о приходе «нового Средневековья». ( В.В.Бибихин приводит следующее высказывание А.Ф.Лосева: «Я думаю, Солженицын лучше Толстого…Толстой, конечно, тоже хорошо описывал, но у него не было чувства всемирного катастрофизма. А у Солженицына оно есть» [2, 35]
Ориентация на переживания. Это типичный поздний романтизм (неоромантизм) с его вниманием к внутреннему миру человека во всех его интимных подробностях.
Неприятие разночинской бесцветности.
Активное участие в преодолении кризиса секулярной культуры. Увлечение тоталитаризмом наперекор «буржуазно-либеральному свободомыслию».
Уникальная эмоциональная насыщенность и экзистенциальная напряженность этой речи проявлялись, в первую очередь, в людях, лицах. «Огромное преобладание имела речь пафоса, в его самых различных видах. Однако пафос, в своем греческом значении, - не что иное как «страсть»; а начало страсти христианский взгляд переосмысливает и переоценивает как нечто отрицательное и опасное, чреватое прельщением, «прелестью», в аскетическом смысле, т.е. обманом ума и чувств. Речи Серебряного века присущи экзальтация и захлеб, склонность к прожектам, иллюзиям, миражам; присуще восторженное нежелание понимать, что та теургия, к которой так льнуло сознание эпохи, требует труднейших нравственных и антропических предпосылок, требует трезвения и аскезы» [11, 60-62].
Лосев – типичный представитель Серебряного века, его воспитанник и продолжатель традиций. Лосев принадлежал к этому культурному типу всю жизнь. Лосеву всегда была свойственна крайне резкая амбивалентность оценок. Похоже, что даже марксизм Лосев принимает (по крайней мере находит аргументы для его оправдания) не в результате давления, а в силу стиля мысли.
Центральные категории раннего и позднего Лосева тождественны: Свет, Имя, Слава, Слово, Символ, Миф, Жизнь. По-видимому, он склонялся к мысли, что философия должна сохранять метафорическую природу мифа, «неустойчивость, подвижность, живой трепет бесконечно-конечных идей и образов» [7], но сохраняет их, сближаясь с «наукообразными» построениями. «Миф и наука должны быть в ее душе. Опасная судьба! Опасность разрыва, надрыва, истерии, метанья, бестолочи и даже душевного опустошения стоят перед ней всегда» [7]. Причина хаоса в философии (а значит и в душе того, кто ею занимается) – уход из храма. Создание Лосевым коммуникативной версии исихазма – попытка исправить ситуацию. «Представление имяславцев о том, что небесные иерархии могут напрямую вмешиваться в земные дела и субстанция этого вмешательства есть Имя, прямо соседствует с философией русского символизма. Имяславская ересь Иллариона и Антония развивалась параллельно с философией символа Иванова и Белого; философия имени Флоренского и Лосева наследовала обеим…» [13, 261]. Таким образом, постриг и «исход в богословие», наметившийся в 30-е годы, также напрямую связаны с Серебряным веком. Лосеву удалось построить оригинальную концепцию онтологического персонализма с сохранением общего символистского мироощущения.
Таким образом, изучение биографии Лосева позволяет понять роль русского символизма и всей атмосферы Серебряного века в формировании философских направлений, которые пытаются «расширить» новоевропейское понимание человека, а также преодолеть разрыв, существующий между религиозным и философским типами антропологического знания. На сегодняшний день этот традиционный разрыв так и не преодолен, но отдельные исследователи (М.С.Уваров, С.С.Хоружий и др.) полагают, что он получает новое качественное наполнение в связи с бурным развитием наук о человеке. Вне всякого сомнения, как в первой половине ХХ века, так и сегодня тяга к философскому знанию носит ярко выраженный антропологический характер.
Литература:
- Аверинцев CС. «Мировоззренческий стиль»: подступы к явлению Лосева//Начала № 2-4. Выпуск 2. М. 1994.
- Бибихин В.В.Ужасные вещи//Образ философии в ХХІ веке. Материалы летней философской школы «Голубое озеро-2001». Новосибирск. 2001.
- Гоготишвили Л.А. Ранний Лосев// Вопросы философии. 1989, № 7.
- Кассирер Э. Опыт о человеке//Проблема человека в западной философии. М. 1988.
- Колізії антропологічного розмислу//В.Г.Табачковський, Г.I. Шалашенко, А.М.Дондюк, Н.В.Хамітов, Г.П.Ковадло. – К. 2002.
- Леви-Строс К. Руссо – отец антропологии//Леви-Строс К. Первобытное мышление. М. 1999.
- Мейер А. Письмо А.Ф.Лосеву март 1935 г.//Начала, № 2-4,1994.
- Моторина Л.Е. Философская антропология. М. 2003.
- Огурцов А.П. Биографический метод//Современная западная социология. Словарь. М. 1990.
- Тахо-Годи А.А. Лосев. М. 1997.
- Хоружий С.С. Серебряный век России как культурфилософский феномен// Культурология 2000-3 (15). Дайджест. М. 2000.
- Эткинд А. Содом и Психея. М. 1996.
- Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и революция). М. 1998.
|